Давай со мной

Карманный томик романов Паустовского в букинистике – дешевле чашки кофе, старше меня. Между страниц – теплый запах сырости. Предложения короткие, точеные, будто их вырезали из дорогого и редкого дерева, и материал берегли.

«Была такая тишина, будто весь город спал. Я сел к столу и написал несколько строк. Я толком не знал, о чем буду писать. Обо всем. Об этой осени, о том, что кровь туго бьется в сердце и мокрый песок в саду пахнет зимой».

И всё, понимаете? –  ты видишь ту осень, ты слышишь то сердце, ты идешь по тому песку.

На доске объявлений в начале деревни: «Кошу траву, копаю колодцы».

И куда звонить.

Все просто у человека, все понятно. Мне кажется, это вообще очень здорово – когда себя можно определить не через название должности, а глагол.

Некоторое время назад я снесла все приложения соцсетей с телефона. Не ради эксперимента – ради себя. На третий день мне нестерпимо захотелось поделиться с кем-нибудь кинематографически красивой картинкой груши и сыра с плесенью, и я подумала: слушай, поделись этим с собой, а?

Когда чужие жизни, завтраки и загорелые плечи перестают маячить перед глазами, слова обретают вес, становятся добротно тяжелыми и ты почти физически ощущаешь, как оттягивают плечо лежащие в сумке «привет» и «спасибо».

Я покупаю в городе марки, рисую слова на бумаге и отношу их в маленький синий почтовый ящичек на горе. Несколько раз в неделю возле него останавливается такой же маленький синий почтовый грузовичок. Он берет из моих рук концы ниток – и тянет дальше.

Полвека назад Виктор Шкловский писал своему внуку Никите: «Люби меня, Никиточка, я был и остался хорошим и далеко видящим человеком, а на веселые письма не хватает погоды». А чуть раньше – «Не опоздай. Мы все проходим. Но деды в общем недолговечны».

И всё, понимаете? – в горле собирается ком: недозрелой вишней, невысказанным, непроходящим.

…Врач-интерн в роддоме. Она заступала обычно ночью, была молодой, резкой, красивой и для многих – неприятной. Скупилась на слова, смотрела исподлобья. Больные ее не любили, ее это не заботило. Мне ее угрюмость нравилась, но запомнилось другое: как в холодной дребезжащей процедурной, прежде чем прикоснуться к моему животу, чтобы сменить повязку, она грела руки.

«Мы влюбляемся в тех, кто заставляет чувствовать нас живыми (…потому что на каком-то уровне мы отчаянно хотим присутствовать в настоящем больше)»:

я проходила с этой строчкой внутри целый день.

По вечерам в деревне пахнет баней, пятницей, затяжными дождями и густыми остатками липового цвета. Я делаю вдох, делаю много вдохов, делаю столько вдохов, что, кажется, пытаюсь надышаться на годы вперед – или за все годы, что позади, –

и продолжаю жить.

Давай со мной.

«После дороги отчаяния,
дороги ярости,
дороги бессилия,
в какой-то момент
это станет большой главой твоей книги,
с которой не больно».

(Алёна Нагорная)

Музыка: Баста – Сансара.