А. Понизовский. Обращение в слух

Чтобы написать о ней, я перечитала ее еще раз, спустя три года. Не могу сказать, что я «люблю» эту книгу, но она совершенно точно никогда не покинет мою библиотеку, не будет передарена или продана.

И еще мне почему-то кажется, что с возрастом я буду только лучшее ее понимать, ведь даже эти три года между первым впечатлением и вторым прочтением дали мне гораздо больше ключей к шифрам, спрятанным внутри нее, благодаря тому, что собственный опыт стал полнее, глубже и богаче.

Итак, сюжет: аспирант Федор седьмой год безвыездно живет в Швейцарии, помогая профессору университета в его научной работе по изучению «национального характера» и расшифровывая для него взятые у «простых русских людей» интервью. «Теория доктора Хааса заключалась в следующем. Чтобы понять национальный характер… т. е. именно чтобы понять “народную душу”, “загадку народной души” – нужно было (по Хаасу) выслушать les recits libres (“свободные повествования”) подлинных “обладателей” или “носителей” этой самой “души”… […] Le narrateur (повествователь) должен был рассказывать исключительно то, что хотел сам; как хотел; и сколько хотел. Другим “пунктиком” доктора Хааса была нелюбовь к рассказчикам-горожанам, и особенно к горожанам с высшим образованием. Профессор решительно предпочитал людей “простых”, выросших на земле – желательно в глухой деревне».

Многочисленные помощники и аспиранты профессора записывали слово в слово десятки часов непрерывного говорения, и Федору досталась большая часть русского урожая. (К слову, эти интервью для книги Понизовский брал сам – на рынке и в больницах.)

Так сложилось, что на несколько дней в отеле, где Федор занимался расшифровкой, вместе с ним также оказались «заперты» нелетной погодой девушка-сноубордистка Ляля и семейная пара Дмитрий и Анна Белявские – люди в возрасте, предприниматели, прагматичные и крепко стоящие на ногах, абсолютно земные и далекие от «достоевщины», которой был заворожен Федор.

Фактически книга представляет собой те самые «живые рассказы простых людей» – и диалоги-комментарии вокруг них героев. Многие, читавшие книгу, говорят, что последние жутко хотелось побыстрее пропустить – мне же они показались едва ли не интереснее самих les recits libres.

Сразу скажу: эта книга – не легкое и не летнее чтиво, она не баюкает и не вдохновляет, она заставляет тебя знакомиться с тем, о чем ты смутно догадывался, но предпочитал никогда об этом не думать, потому что опыт это страшный и болезненный. Практически в каждой истории – смерть, боль, насилие, бедность и лютый алкоголизм, вечный плач о том, что «не дали», «забрали», «обесчестили» и «обесправили», отсюда – попытка забыться в водке, отсюда – женщины-танки и мужчины-тряпки, а зачем – все равно ничего не будет, никогда ничего не будет, вечные Чудь и Мокошь: «В ноябре спать ложатся с ножом. В ноябре ночью пьют в гаражах…»

***

«Вы всё плачетесь, что людям плохо живется. А как им житься, если эта страна — не людская, она устроена не для людей. Это страна — для пустоты, для метели.

Все пригнано плохо одно к другому, везде дует, все дребезжит — почему? Почему везде щели? все тонко и рвется?

Даже в городе — почему на каждом углу подворотни и темные закоулки? «Все криво», «все через зад», все воруют и пьют в подворотнях. И вообще, пьют — почему?

Этот ваш «цинк», «радость», «смысл» — это все ерунда.

Нет ни радости, и нет смысла. Пьют, чтобы на трезвую не ходить через ночь. Лучше сразу в беспамятство. Лучше пусть принесут с разбитой башкой. Провалиться под лед.

В гаражах — это чтобы закрыться, приникнуть поближе к тьме и к земле. Тут не «радость»…  […]

Когда русские пьют — они все шаманы. Это древнее-древнее, в тысячу раз древнее вашего христианства.

Даже если живут теперь не в деревне, а в Бибиреве, в панельной многоэтажке… Войдите в любую квартиру — не в центре, «дизайнерскую» с искусственными людьми, а в любом Мончегорске… да или даже в Москве — только подальше, в Печатниках, в Марьине, в Капотне, — откройте полупустой шкаф с тряпьем, на кухню пройдите, чтобы клееночка липкая, чтобы в линолеуме дыра, и за дверью бачок течет ржавой струйкой — что, вы думаете, это? бедность?

Нет. Это калиточки, это тропиночки и закоулочки в ночь. В ночь кривая дорожка — короткая, а удобный пролаз — это щель. Мы мордва. Мы всегда возвращаемся в ночь. Ночь ледяная и черная, но зато нет надежды…»

***

Но ведь надежда есть. Надежда всегда есть – и эта идея начинает звучать в конце книги тихо, но отчетливо. Оттого, наверное, и не остается после прочитанного липкого ощущения ужаса. Несмотря на всю черноту и темень, тоску и неприглядность чужих подсмотренных (подслушанных?) жизней.

И главное, пожалуй, это и правда здесь, в словах Федора:

«Эти истории, которые нам рассказали, вообще все эти люди — такое богатство. Такая сказочная пещера. Как будто приданое нам с тобой. Все живые.

А мы их не слышали. Мы их перебивали, пытались их интерпретировать, объяснять. Мы жалели их. А я теперь думаю: может быть, даже не надо сразу жалеть. Чуть попозже: жалеть, возмущаться, сочувствовать — но сначала услышать. Такими, как есть.

Это самое важное: не такими, как хочется, не придуманными — а такими, как есть. Просто слушать. Заставить себя замолчать…»

Цитаты

«И вы знаете, как по жизни бывает: так тебя к стенке прижмет — ну, думаешь, нету выхода. А потом — раз-раз, смотришь, все прокрутилось как-то, прокрутилось — и пошло опять своим чередом…»

***

«Вообще, закон искусства: желаешь провести «идею» — рисуй лубок;  а еще лучше бери готовый, к которому за полвека привыкли… А хочешь художественно — прощай любая идея…»

***

«Человек — мучик — всю жизнь работает, добывает — в этом его функция, смысл. У него отбирают смысл — значит, жить больше незачем, он умирает. Зато сын его уже знает: работать не надо, потому что в один день всё отнимут. Семью содержать ты не можешь. И защитить ты не можешь: в один день тебя могут сослать, посадить, сделать с тобой и с твоей семьёй что угодно, и ничего не докажешь. Мужская функция отмирает в России. Россия — страна без мужчин. Россия — страна-женщина…»

***

«Послушаешь этих ваших… свободных нарраторов – и понятно, почему все, начиная с Гоголя, как-то больше в Монтрё тянулись… предаться думам о родине. В Рим, в Женеву… И мы с вами тоже – видите, в Бернерском Юберлянде исследуем тайну русской души. И – правильно, я считаю! Здесь это еще можно хоть как-нибудь выносить. Дома послушаешь – сразу ложись и помирай».

***

«Хорошо, когда вам двадцать четыре года. Когда есть папа с мамой. Хотите — берёте булочку. Не хотите — гордо отказываетесь от булочки, но знаете, что никуда от вас эта булочка, по большому счёту, не денется.

А теперь представьте себе эту несчастную бабку. Ну что, вы будете ей объяснять про светлое завтра в раю? Ей сегодня дожить бы по-человечески. С пенсией. С минимальным каким-то обеспечением. Чтобы хоть лекарства могла себе купить. Не просроченные, не из дерьма сделанные. С какой-то плюс-минус хоть человеческой пищей. С булочкой, в конце концов! Что она, булочку не заслужила себе?..

Чтобы парить в сфэрах, Федя, нам нужен достойный прожиточный минимум. Увы, увы. Я не говорю сейчас — яхты и личные самолёты. Нет: достойный минимум — и тогда можно уже рассуждать о смысле сущего. Это грубо и низко, я понимаю. Не по-гейдельбергски. Но это правда. Заметьте: я не говорю про «высокий» уровень. Я говорю: минимально достойный…»

***

«Бог кричит. Повторяет. Бог просит: у вас есть уши? Слушайте ими. Используйте по назначению.

Не хотим.

Он только начинает: «Человек некий», а мы: «Знаем, знаем. Всё знаем про вашего человека. Быдло ваш человек».

Или по-другому: «Да, знаю, знаю. Твой человек — русский христианин, богоносец. Я знаю. Я понял уже, спасибо, достаточно, не надо дальше, я знаю. Это значит вот это, а то значит то. Знаю всё, что Ты скажешь».

Не слушаем. Не желаем. Желаем говорить сами. Интерпретировать. Реагировать. Комментировать. Поправлять.

Даже этот всегдашний вздох сожаления, якобы сожаления: «Ах, как же они тяжело живут, ужас». Эта реакция: «Ах, если бы на пять минут раньше». «На пять минут позже». «Ах, если бы врач был другой». Это всё то же самое. Это попытка поправить Бога. Не допустить в себя, не понять, что происшедшее — это единственная реальность. Рассказ Бога — мне. Притча, которую лично Он рассказал лично мне…»

Для лучшего понимания романа, или Постскриптум:

Федор, но не Достоевский: финалист «Большой книги» Антон Понизовский о вечной загадке русской души

Абрам Куник. Игры Антона Понизовского: о романе «Обращение в слух»

Иллюстрации: Владимир Любаров.