“Скажи мне, что ты меня любишь…”

Человек должен пройти через многие двери, пока придет к себе и туда, где останется; и двери не могут оставаться открытыми. Обратного пути никогда нет…

(Здесь и далее – цитаты из писем Ремарка к Марлен Дитрих.)

В юности я перечитала все романы Ремарка – мне безумно нравились его герои: элегантные женщины, которые сводили с ума своей красотой, и сдержанные мужчины – как правило, всегда очень одинокие, даже в отношениях, и любящие пропустить рюмку-вторую кальвадоса, провожая вечер “с фиолетовыми глазами”.

Узнав о Ремарке и его жизни больше, я поняла, откуда он черпал сюжеты и с кого писал женские образы. Большой ценитель вин, он прекрасно в них разбирался; много пил, много любил, много писал. В том числе – любовные письма к Марлен Дитрих, которые называют еще одним романом Ремарка. Печальные и страстные одновременно, они с безжалостной честностью свидетельствуют о том, насколько глубоко способны любить мужчины. Даже самые сильные и стойкие. Или – особенно они…

“Я навожу страх на хозяев кафе и баров! Клубы трезвенников настойчиво зазывают меня к себе. Я для них все равно что знаменитый новообращенный”.

К моменту знакомства с актрисой за его спиной уже были первый брак и первый развод. Бывали времена, когда писатель одновременно находился в близких отношениях сразу с двумя женщинами, помимо жены.

Марлен тоже не отличалась пуританскими взглядами. Будучи в браке, она не стеснялась заводить романы на стороне. С мужем Рудольфом Зибером она прожила всего пять лет (разъехались сразу после рождения дочки), но женаты они оставались всю жизнь вопреки многочисленным любовникам и любовницам кинодивы (Дитрих была бисексуальна).

Роман Ремарка и Дитрих вспыхнул мгновенно: познакомились они в Венеции в 1937 году.

– Вы выглядите слишком молодо для того, чтобы написать одну из самых великих книг нашего времени, – проговорила она, не спуская с него глаз.
– Может быть, я написал ее всего лишь для того, чтобы однажды услышать, как вы произнесете эти слова своим волшебным голосом…

Речь шла о романе “На Западном фронте без перемен”, мгновенно сделавшем Ремарка всемирно знаменитым. Впрочем, этот ошеломляющий успех он считал незаслуженным. Ремарку вообще был свойственен сильный комплекс неполноценности…

В то время писатель работал над сюжетом “Триумфальной арки”. И героиня романа Жоан Маду стала портретом Марлен, причем не самым лестным. Эрих называл Дитрих Пумой и свои письма к ней часто подписывал именем Равик – по имени главного героя романа. Марлен стала его величайшей музой и вдохновением. Как он сам признавался: “Я работаю, как редко работал прежде, ничего не вычеркивая, начисто, с самого начала попадая в точку…”

В целом отношения Ремарка и Марлен складывались сложно. В его дневнике появлялись записи то о полной сладкой жизни (и это отражалось в нежнейших посланиях к любимой, где каждая строчка дышала теплом и желанием защитить), то о том, что от этой женщины надо бежать.

Марлен любила блеск Голливуда, Ремарк его не переносил. Он хотел жить в Порто-Ронко в тишине и уединении, она же не желала ехать в “эту глушь”… Их связывали телефонные звонки, телеграммы и, конечно же, письма – десятки писем, где Ремарк выворачивал себя наизнанку в погоне за любовью Марлен.

“Я целый день просветленный и даже хороший человек, если я поговорил с тобой. Речь моя течет плавно, а для собак выдаются замечательные дни – с пирожными и бифштексами из филе. С некоторого времени они догадались, что к чему, и при любом телефонном звонке, даже если он касается счетов и напоминаний о неуплате, поднимают радостный лай. Не могу же я их после этого разочаровывать; я притворяюсь, будто этот звонок от тебя, и иду к шкафчику с шоколадом”.

С каждым письмом Ремарк падал и падал к ногам Дитрих. Даже зная, что она давно встречается и спит с другими.

“Останься, моя радость, это название книги Жионо; его можно толковать двояко, смотря где поставить запятую или как ее поставить… и я прошу тебя: “Останься, и останься моей радостью…”
***
“Разреши мне превратиться в тебя в толчках твоей крови, в непогоде твоей нежности…”
***
“Мы никогда не грустили бы. Мы смеялись бы или молчали и иногда переживали бы часы, когда на нас серым туманом набрасывалась мировая скорбь; но мы всегда знали бы, что мы вместе…”

По большому счету Ремарк писал эти письма себе. Письма-размышления, наполненные грустью и меланхолией. Обращение к собственной душе, своеобразный сон наяву.

Некоторые письма он подписывал именем Альфред – маленьким мальчиком, который безумно любит свою “тетушку Лену” – специально, по-детски, делая в словах орфографические ошибки. Это был внутренний ребенок Ремарка, и именно к нему Дитрих питала особую нежность, называя его “своим сердцем”…

Марлен прекрасно готовила. Она вообще больше предпочитала кормить мужчин, чем с ними спать: поэзия кухни была на первом месте, и лишь потом – проза спальни. Она была звездой, постоянно окруженной роем менявшихся кавалеров. Когда же судьба к ней не благоволила и студии разрывали с ней контракты, Ремарк всячески поддерживал любимую, называя ее врагов недостойными ее волнений идиотами.

“Ничего не делай второпях ничего не бойся и ни на что не досадуй мы только начинаем они все еще удивятся” (телеграмма)
***
“Живи! Не растрачивай себя! Не давай обрезать себе крылья! Домохозяек и без тебя миллионы. Из бархата не шьют кухонных передников. Ветер не запрешь. А если попытаться, получится спертый воздух. Не волочи ноги! Танцуй! Смейся! Салют, салют!”
***
“Никто не берет себе пум в дом, чтобы вырастить из них домашних кошек…”

Читая письма Ремарка, ловишь себя на двояком ощущении. Да, они безумно нежные и красивые. Да, они полны прекрасных образов и тонких метафор. Да, вряд ли сегодня кто-то пишет нечто подобное. Но… В какую-то минуту понимаешь, что ты не имеешь права их читать, и то, что их обнародовали и издали книгу – это ошибка. Будто ты стоишь за прозрачной занавеской в спальне, где лежат, обнявшись, два утомленных любовью и жизнью человека, и все, что им нужно, это чтобы их просто оставили в покое.

“Иногда ты очень далеко от меня, и тогда я вспоминаю: а ведь мы, в сущности, ни разу не были вместе наедине. Ни в Венеции, ни в Париже. Всегда вокруг нас были люди, предметы, вещи, отношения. И вдруг меня переполняет такое, от чего почти прерывается дыхание: что мы окажемся где-то совсем одни и что будет вечер, потом опять день и снова вечер, а мы по-прежнему будем одни и утонем друг в друге, уходя все глубже и глубже, и ничто не оторвет нас друг от друга, и не позовет никуда, и не помешает, чтобы обратить на себя наше внимание, ничто не отрежет кусков от нашего бесконечного дня, наше дыхание будет глубоким и размеренным, вчера все еще будет сегодня, а завтра – уже вчера, и вопрос будет ответом, а простое присутствие – полным счастьем…”
***
“Очень любимая – давай никогда не умирать…”

Вместе с письмами они часто слали друг другу подарки: вина, кофейные столики, какие-то милые безделушки. Пироги и мед, когда болели. Цветы и серебро, когда были в здравии.

“В маленьком бистро я обнаружил вино из Вьенна, которое ты любила, – вот оно, – выпейте его, только не слишком холодным, пока на улицах идет дождь, а за окнами стоят маленькие разлуки…”

К сожалению, почти все письма Марлен к Ремарку были впоследствии уничтожены его женой Полетт Годдар. Остались только обрывки этого прекрасного диалога, который со временем постепенно превращался в монолог.

“Ты в этом не повинна. Вина на мне. Я в те времена забирался в мечтах чересчур высоко. Ты наверняка жила правильно, жила хорошо, как сама того хотела, как тебе подходило, иначе ты не осталась бы там, где была. Я хотел превратить тебя в нечто, чем ты не была. В этом-то, наверное, вся суть. Поэтому и нет ответа…”

Их интимная связь закончилась через пару лет после встречи, но письма, сотканные из нежности и света, они слали друг другу – пусть редко – до самой смерти Ремарка в 1970 году в возрасте 72 лет.

И можно только догадываться, сколько тепла от рук еще впитала бумага под пером человека, который подписывался в телеграмме “Ты Твой Да Тебя Тебе Единственный”.

И нужны ли другие слова и другие чувства?

“В человеке тебе принадлежит только то, что ты в нем изменил…”
***
“Год уносится прочь! Вообще-то я собирался в высшей степени образно и мудро пожелать тебе счастливого Рождества, благословенного Нового года, целую кучу добра и т. д. и т. п. и все это принарядить красивыми метафорами… ну, ладно, возьмем водку. Она, по крайней мере, чистая! Я выпью чистой водки за тебя 31-го. Только ее, ничем не запивая, уставясь в морду Ориона, в костюме и маске, и даже за каменным столом Равика, я выпью и скажу: “Благословенные годы! Благословенная земля!” Отсюда, мадам, я четырнадцать лет назад (четыр-рнадцать лет-т! при фюрере!) писал Вам любовные письма! Салют! Спасибо!”