Нашему сыну вот-вот исполнится два года. Первый год был объективно тяжелым, оттуда ничего не хочется вспоминать, какие-то обрывки-ошметки и как в тумане. Второй год стал во многом переломным, очень расширяющим, наполняющим, щедро дающим и связывающим воедино.

Потому что на второй год во мне включилась программа самосохранения, не-выживания из ума, стабилизации расшатанного. Главным инструментом стали книги – я прочитала их несметное количество, ныряя в самые разные темы. Со стороны могло показаться (иногда мне самой так казалось, с примесью стыда и неловкости), что я отхватываю по куску от каждого пирога, жадно жую и бросаю, не доедая. Нудная девочка во мне топила за последовательность и «надо дочитывать до конца», но костер интереса с пламенем до небес сменялся тлеющими углями: ага, понятно, разобралась – достаточно, чтобы не хотеть продолжать из чувства долга.

Что-то цепляло на неделю-две, что-то – на несколько месяцев, что-то – не цепляло вообще, со старта. Это было хорошее время утоления голода по новизне, по напитываю себя информацией, отличной от той, которую я привыкла впускать в поле своего внимания. Я как будто была на книжных каникулах: что хочу – то читаю, бегаю от бассейна к бассейну с визгом и хохотом, с надувным желтым кругом на животе в виде уточки. Я читала так жадно, будто буквы были хлебом, а я – из блокадного Ленинграда. Никогда не возвращалась из города без книги, ходила в книжные как на медитацию – не обращайте внимания, я просто постою, подышу страницами. В январе купила 8-томное собрание сочинений Паустовского и с тех пор читаю его медленно, под настроение и обычно под дождь – питательная подкормка усталому моему сердцу.

Я стала ходить на массаж – и на первом сеансе предсказуемо задохнулась всхлипами, едва сдержавшись, чтобы не разрыдаться. Тело все записывает, вплетает в мышечные волокна – и вот ты уже жестче, угловатее, тяжелее. Какое там плавно жить, течь величаво речной водой – перекатываешься старым трухлявым кривым поленцем.

Сегодня много говорят о том, как важно контейнировать детские эмоции, вбирать их, позволяя маленькому человеку выплакаться, накричаться и слить нервное напряжение в тебя. Я всегда это представляю (и ощущаю) так: ты накрываешь собой гранату. Ты каждый раз накрываешь собой гранату, и иногда от этого все внутри рвется на лоскуты, потому что это невероятно сложно – постоянно накрывать собой гранаты.

Ты уже достаточно пожила в большом мире, чтобы выработать нормальные здоровые реакции на подобное, но с детьми их не провернешь, по крайней мере, с маленькими – абстрактные понятия их мозгу неведомы, механизмы психической саморегуляции на уровне подготовительного уровня к подготовительному уровню. Короче, нет времени объяснять: ты – плохая.

Все это изматывает. Без конца перерабатывать чужую энергию злости и фрустрации – такое себе удовольствие. (Я точно никогда не буду скучать по этому времени.) Недаром кто-то остроумно заметил: вы никогда не узнаете, каким запасом терпения обладаете, пока у вас не появятся дети.

Что в такие минуты помогает мне не слететь с катушечек? Признание, что конкретно сейчас мне плохо, и я не буду делать вид, что это не так. Я не прошу меня утешать, брать на ручки и отвлекать, мне вообще сейчас не нужны никакие добрые советы о том, как себя починить – потому что я и не ломалась. Ничего из того, что я чувствую, не может меня убить – убить меня может только мое сопротивление этим чувствам. Отстранение, онемение, война с собой. Начну искусственно вытягивать себя за шкирку – только больше увязну. Что – что, а свою внутреннюю актрису я распознаю хорошо: прекрасно держится на сцене, рыдает в гримерке.

Понимаете, мы находимся в тисках противоречивых установок: с одной стороны слышны призывы лелеять своего внутреннего ребенка, любить его, радовать, баловать; с другой – быть осознанными, ответственными, отделяющими эмоции от фактов взрослыми, которые любят страшные фразы вроде «я уважаю твою потребность», «ты нарушаешь мои границы» и «хорошо, я тебя услышала». И хоть ты порвись, как той обезьяне из анекдота (которая и умная и красивая).

Вот и получается, что у моего внутреннего ребенка иногда трехдневная щетина на бороде, а взрослый во мне в детском бешенстве лупит лопаткой по песочнице. Я не могу и не умею переключаться по щелчку пальцев – из захлестывающих состояний, как из реки с быстрым течением, получается выходить только медленно и осторожно, как из любви: пробуя дно ногой шаг за шагом.

Моя подруга Сашка, мама троих детей, говорит, что чувство родительской вины выдается тебе уже в роддоме. Не сосчитать, сколько раз я ощущала себя виноватой перед ребенком, когда срывалась на крик, иногда даже на ультразвук, когда могла в сердцах отхватить ребенка по жопе, потому что взгляд в глаза, объятие и проникновенное «ты сейчас чувствуешь злость, я понимаю» не работали. Наоборот – тебе тут же прилетало по лицу, а ор становился еще громче. Мне кажется, каждая мама однажды с ужасом узнает себя в той «психованной мамке с улицы», которой стращала себя в беременность, которой никогда обещала себе не быть. Не побывав в ее шкуре, не понять, каково это – изо всех сил держаться за самое взрослое в тебе, чтобы не лечь в бессилии прямо там же.

Мы так боимся «травмировать» своих детей выражением своих чувств (и выглядеть «неправильными» родителями в глазах общества), что травмируемся сами, раз за разом накрывая собой гранаты – принимая эту жертву за подвиг, беря за правило, неся как флаг.

Но мне не нравится ни такая жертва, ни такой флаг – я хочу чувствовать и действовать по обстоятельствам, по тем силам, которые есть на данный момент. Без разбора полетов, без постоянного «объяснения себе важного» в нон-стоп режиме, которое, если быть до конца откровенной, невыносимо утомляет. Иногда собака это просто собака, сон – не вещий, а боль – не вечная. Тебя может отпустить не от выплаканного и рассказанного, а от того, что в кои-то веки удалось от души посмеяться, даже поржать: над какой-нибудь дебильной шуткой, рассмеяться в голос – освобождающим, звенящим, разгоняющим душевную смуту смехом.

Поэтому вместо вины я выбираю книгу, выбираю кофе, выбираю полежать и поплакать, выбираю повысить голос, выбираю поныть и пожаловаться, выбираю сказать: я устала, выбираю извиниться и обнять – или пойти поливать огород, чтобы не видеть и не слышать, а смотреть, как льется вода, представлять ее бальзамом на свою душу.

Наверное, это мое самое большое разрешение себе – не чувствовать себя плохой, не бояться шутить над своей неидеальностью, делиться в разговорах, что меня бесит в поведении моего ребенка (и что бесит его – в моем). Вот этот вот взаимный обмен правдой без прикрас напитывает лучше, чем воображаемый гамак в чертогах разумах. Потому что позволяет поднять голову, разжать челюсти, распрямить плечи. Понять, что ты не просто не одна – вас даже не две и не три, вас каждая первая с половиной, и еще папы.

«Каждый из нас делает лучшее из возможного». У нас были ни разу не идеальные с точки зрения современных теорий воспитания родители – но у них как-то же получились мы. Ищущие, пытливые, неравнодушные, готовые меняться и разрывать семейные сценарии – чтобы нашим детям было хорошо.

Последние гораздо сильнее, чем мы о них думаем. Они переживут, если мы будем живыми. Они будут знать, что это – нормально.

Я просто хотела сказать, что я с вами.

Иллюстрации: комиксы Любы Соболь (VK, Instagram).

Бонус (это очень смешно):