Так просто и невозможно: о любви

Саше

Мне так хочется писать сейчас о любви, Господи. Так хочется писать о любви.

Словно где-то там, наверху, пошел отсчет на самое важное, и единственное, чего боишься, – это не успеть. Поэтому и слова тратишь не на ерунду, как обычно, а на душу.

Мне двадцать девять лет и шесть месяцев.
За последние десять лет я любила дважды.

Однажды ты любишь навсегда, и понимание этого приходит отчетливо, как проступает след от руки на окне, схваченном инеем. Вот большой палец, вот указательный, а вот мизинец. И среди этих непонятных пятен тепла с мягкими неровными краями  – твоя линия жизни, твой мир и ты – голая, уязвимая, прозрачная и хрустящая, как пергамент для выпечки.

Как и было задумано:

Бог любит работать с глиной,
печь куличи.

В мире из «надо» сложно не сбиться с пути. Стольким должны, что непонятно, как рассчитаться. Многое я могу делать хорошо, но ничего – настолько, чтобы это можно было назвать безукоризненным. Поэтому в какой-то момент я стала воспринимать свои огрехи как дар моему личному богу несовершенства, как честный и верный знак того, что сделано наилучшим образом из возможных.

Красота момента – не в идеально застывшей позе или тонком мазке кисти из беличьего хвоста, а в дрогнувшем от напряжения мускуле и потекшей краске.

А любовь – это всегда по локоть в муке, по колено в сегодня, пальцы пахнут чесноком, а ладони – хлебом. Это здесь и сейчас, обычное до отвращения, любимое до «так не бывает»: вот, сегодня была в мастерской, подшивала платье.

Каждый из нас ежедневно приносит домой по горстке глины, щебня, строительной извести, красной кирпичной крошки, смоляной стружки – и земля под ногами становится крепче, а мы – выше.

Мы же все – одним миром мазаны, живые, мягкие. И все, что приносит нам боль, причиняет счастье, раздражает, царапает, ноет слева под ребрами ближе к утру, – это часть плана.

Не будет никакой другой жизни и другой семьи, более удобной, симпатичной или «правильной».

Будет это, и только это, что ты отчаянно любишь, пусть и боишься себе признаться: холодный пол, открытые настежь окна, одиночество и сквозняки, крыша, протекающая в дожди, «ушки» с корицей, теплое стеганое одеяло, вишневое варенье без косточек, мамины огурцы в банке (край чуть торчит над рассолом в опушке из нежной плесени).

…буквы.

И все, что останется после тебя, что ты решишь однажды оставить, – это просто и невозможно: семья и дом.

Честно говоря, только они и будут помнить, зачем ты вообще приходил.

И все твои домашние смешные привычки.
И все твои беды.

Если я чему-то и учусь с возрастом, так это очень любить сейчас.
Вот это сейчас,
которое
только
что.

А вообще, ты знаешь, о любви говорить нельзя, о любви не надо. Она вообще не про слова, и даже не про поступки.

Она в тишине, в молчании, в немоте.

***

Господи, дай, пожалуйста, чтобы навсегда.
и чтобы никто из нас не ушел раньше времени.

И чтобы я смогла и успела родить ему дочь,
и назвать ее как-нибудь просто и хорошо,
например,
Верой.

Потому что у меня до сих пор
любовь хлещет горлом,
и мурашки идут от родного запаха.

А когда я уйду, я буду долго-долго просить,
чтобы в следующей жизни мы снова встретились.

Только – пожалуйста, Господи, – чуть пораньше.

Вот тебе смешно, Господи, а я всякий раз, когда мы танцуем,
не могу сдержаться, чтобы не зареветь.

Не от страха или отчаянья –
от любви.

Март, 2015