В основе японской философии ваби-саби лежит представление о великолепной неидеальности мира, чарующей переменчивости красоты.

Все непостоянно, несовершенно, незавершённо.

Эти три слова – мантра моего мая. Это сейчас очень про мою жизнь.

Я пишу этот текст после долгого перерыва. Столько месяцев я не молчала никогда.

Но я снова здесь, с неровным загаром, с буквами, долго зревшими внутри, с обветренным лицом человека, много работавшего на солнце. За это время я перекопала тонны земли, посеяла сотни семян, стала мастером в искусстве смирения с потерями.

Суть последнего для меня теперь выражается в грубоватой, но честной формуле: «Что-то – обязательно сдохнет».

(И кто-то – уйдет.)

Как бы я ни плясала, как бы сильно не била в волшебный бубен, в моей власти лишь часть происходящего. То, что не сдохнет в процессе пикировки и пересадки, может в итоге сожрать улитка, одолеть мучнистая роса, подпалить солнце. А то, что все-таки переживет и Спарту рассады, и жернова естественного отбора, рискует быть на корню раздавленным маленькой детской ногой  или скошено Сашей.

Так, целозия, которую я холила и лелеяла последний месяц, в открытом грунте померла вся до единого саженца. Из восьми красавиц-тыкв после пересадки выжили три. Лобелия скопытилась еще на этапе рассады. Физалис отказался всходить в принципе. (Блин, у меня ощущение, что я вам сейчас некролог зачитываю.) Но есть и еще кое-что, о чем важно знать: всё хочет жить. Всё всегда очень хочет жить. Даже семечко сорняка, занесенное в щель.

Особенно оно.

Так и в жизни: можно очень стараться, сеять, возделывать свои идеи, цепляться за них, выращивать через парник, оберегать от ветра – но что-то когда-то все равно пойдет не так, обнажив уязвимость твоих усилий, если не сведя их на нет.

Но это никогда, никогда, никогда – не повод, чтобы не пытаться.

Этой весной я обрезала розы и малинник, груши и яблони, привела в божеский вид кусты вейгелы, айвы и  жасмина, под корень вырезала сумах, почистила от засохших веток можжевельник. Посадила у почтового ящика васильки, а в трех огромных уличных горшках у меня прописались «тетушки кобеи» – вьющиеся лианы, цепко оплетающие своими усами бамбуковые подпорки.

Этой весной я спасла два крошечных ириса, малышку-тую, посадила три деревца дуба и шесть – гинкго, куст крыжовника, сделала маленький аптекарский огородик (мята, мелисса, бергамот, шалфей, чабрец – точно прижились, всходы аптекарской ромашки, цикория и майорана – еще жду). Каллы, посаженные в горшки, задорно вытолкнули из земли стрелки и пошли в рост. Мирт, простоявший в воде полтора месяца, пустил корни. На подоконнике кустится базилик, во дворе у забора стихийно образовался уголок лилий.

Мой маленький закрытый инстаграм превратился в вестник деревенской садовой жизни.

Все это время я не писала – я вгрызалась в эту жизнь, погружала в нее руки по локоть, и пепел от костра ложился на волосы, будто схваченное старостью серебро.

Зацветает сирень, выпускают нежные молодые иголки елка и пихта, вот-вот распустятся пионы. Если повезет – ночная фиалка тоже выстоит, и тогда можно будет писать кому-то: приезжай, волшебство повсюду, нельзя пропустить.

***

…Поздно вечером, когда небо надевает платье цвета ночной грусти с тусклыми пайетками звезд, я завариваю в термос кофе с молоком, надеваю теплый тяжелый бушлат на толстой подкладке и сажусь на ступеньках крыльца подышать темнотой, пропитаться звуками, посидеть с закрытыми глазами. Делаю глоток – и чувствую, как сладкий вкус кофе встречается с привкусом мятного чая, который был в термосе до этого, и на границе этой встречи отчетливо ощущаю вкус земли – горький, как внезапное расставание.

Небесный диджей ставит мне песни о любви, а самолет пролетает так низко, что кажется вот-вот коснется своим огромным китовым брюхом крыши дома. Сад наполнен шорохами, шелестом, шепотом, шевелением – лезет из земли трава, поскрипывают ели. Пахнет навозом и лесом, влажным тяжелым песком и сырым, еще не прогретым деревом.

Каждый день, копаясь в земле, я влюбляюсь в нее все больше. Хаос, который тебе удалось приручить, не пугает – он с тобой заодно. Я вычесываю из молодой шкурки сада прошлогоднюю седую траву, сгнившие сухие яблочные огрызки. Разжигаю костер и представляю, что это мои печали – огонь всеяден, зима конечна, весна всесильна.

Птицы по утрам поют оглушительно громко, радостно гадят на козырек навеса, подбирают сухие травинки и веточки: время гнезд. Рассада астр – фиолетовых, красных и цвета «лосось» (так было написано на упаковке) – разворачивается в сторону солнца: все в природе, само того не ведая, практикует сурью намаскар (и шавасану – осенью).

Мне нравятся эти ритмы, эти циклы, это бесхитростное повторение пройденного, но не выученного: вскапывай, взрыхляй, сади, поливай и снова вскапывай. Как себя.

В дни без солнца все покрыто сизым налетом холода, воздух хрупок, резких движений стараешься избегать – вдруг разобьешь ненароком: что тогда посыплется из щелей, какие ветры задуют, чего нанесут? Какие люди из прошлого появятся, какие истории расскажут, каких воспоминаний притащат с собой в карманах и будут доставать их, заманивая, сладкими бабушкиными домашними леденцами, тягучими янтарными петушками на палочках, липнущими к зубам, пахнущими жженым сахаром? И что делать с ними тебе сегодняшней, тебе-ни-о-чем-не-помнящей, тебе-оставившей-всё-в-том времени, где все сложилось сложно, остыло, стало талой водой, стекло стеклом тебе под ноги: ступай аккуратно, застынешь – останешься навсегда…

Музыка: Viel Lounge Band – Diamonds (Instrumental Version).
Иллюстрация: Lieke van der Vorst.