Чем удобряли, то и выросло

Иногда мне кажется, что мы никогда не станем в глазах родителей взрослыми. Сколько бы лет нам ни было, какие бы должности ни занимали, сколько бы ни зарабатывали и ни имели в подчинении людей – для мамы и папы мы все равно остаемся детьми с варежками на резинках: любимыми, дорогими и бестолковыми.

От мамы невозможно уехать с пустыми руками – в них обязательно окажется или варенье, или пакет со свеклой и морковкой, или закатка. Более того, сколько бы я ни говорила, что сыта, маму не переубедишь: наверняка голодаю. И сама не ем, и мужа не кормлю, питаюсь святым духом и не знаю, что люди от этого умирают: “Вон, девочка по телевизору худела-худела – и что? Отказали все органы!” – “Мама, я не худею” – “Не худеет она! Одни глаза!” И я не могу сдержать улыбки – ну все точно как в детстве: “…увидев в зеркале заднего вида один-единственный прыщик у себя на носу, из-за отсутствия контекста и контраста решить, что у тебя сыпь и рак кожи одновременно”.

Родительская любовь – она же всегда на грани легкого удушья: то от нежности, то от злости. Наверное, есть семьи, где взаимопонимание между родителями и детьми абсолютное; я не из такой. Мы с братом всегда были, что называется, с характером – упертые, самостоятельные, патологически равнодушные к тому, “что скажут люди”. Поэтому родителям во многих моментах проще было смириться с нашими закидонами, чем перевоспитать. И теперь я понимаю, что это одна из тех вещей, за которые я им особенно благодарна: за умение если не помочь, то не мешать.

Делать ошибки в том числе.

Потому что ошибки – это важно.

Я никогда не была близка с родителями в обычном понимании – когда приходишь и рассказываешь, что волнует, кто обидел, о чем мечтаешь. Нет, скорее, обозначаешь пунктиром какие-то ключевые события – и всё. Если знаешь, что сама справишься, – зачем лишний раз напрягать? В общем, мы всегда были немножко на расстоянии, и для меня это (как я теперь понимаю) было лучшим вариантом из возможных: легче отпускать, легче уходить.

Нестерпимо сложнее возвращаться. 

Впрочем, я могу вспомнить так много удивительных по своей теплоте моментов, которые с лихвой перекрывают любую эмоциональную сдержанность и отстраненность. Так, когда папа шел забирать меня в детский садик, он всегда прятал в ветках Волшебного Куста конфеты, которые я потом находила и страшно радовалась. А в новогоднюю ночь мы натягивали по дому нитки, чтобы Дед Мороз споткнулся и рассыпал как можно большей сладостей. Трюк срабатывал – наутро мы выгребали конфеты из тапочек, кровати, из-под ковра: невыносимая сладость бытия, спасибо, папа.

(С тех пор каждый год отец по-прежнему обязательно дарит мне на Новый год конфетный домик. И сейчас я тоже, как и тогда, поступаю по-детски бесхитростно: шоколадные съедаю первыми, карамельки оставляю на потом.)

Хотя вспоминается и другое: как шла по зимней темноте и боялась – мне было восемь, в школе в тот день рассказывали про маньяка. Но когда я позвонила с вахты домой с просьбой забрать меня, мама посчитала это глупой детской прихотью. Конечно же, никто не пришел меня проводить. С тех пор я никогда не звонила и не предупреждала, что буду поздно, если только полночь не заставала меня где-то в городе. Мама обижалась и волновалась, а я не считала нужным, не считала важным. Но один очень важный урок для себя все же вынесла: когда тебя просит родной человек  – надо делать. Отложить все дела, наступить на горло собственной песне – но делать. Конечно, такой взрослый вывод оформился в слова много позже, но сейчас это что-то из разряда правил семейного бытия.

Спасающих, берегущих.

…А помните это детское: “Мама, почеши мне спинку”? Мама знала всего одну колыбельную, и пелось в ней про какую-то Светлану и лунную поляну, а не про Олю, но какая разница, если тебе при этом чешут спинку.

В детстве вообще очень мало надо для счастья.

По этому и тоскуем, наверное.

Чтобы спинку чесали…