Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря

Во все свои путешествия я не ездила – я сбегала. Мне почему-то всегда казалось, что так я найду ответы на то, что мучает и не дает спать по ночам. Что одиночество новых мест куда прекраснее одиночества привычных маршрутов. И вообще: если долго-долго смотреть ночью на жирные крымские звезды над морем – можно найти себя.

…Я сбежала в Питер через две недели после развода, предварительно выкрасившись в черный, завалив себя работой по самое не могу. «В определенном возрасте время года совпадает с  судьбой. Их роман недолог, но в такие дни вы чувствуете: вы правы». (И. Бродский)

В Питере было как дома. Моя северная кровь вскипала, замерзала и крошилась  в бокалы с мартини. Было холодно, скользко, солнечно и не страшно. Люди были светлыми, дворы-колодцы – глубокими, а из булочных тепло пахло хлебом и свежей выпечкой.

Я послушно ходила за другом по городу – как собачка, не сильно вникая в подробности, лелея свою печаль; принимала все бесхитростно и по-детски. «Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря…» – по дороге я написала десятки страниц одного-единственного письма.

И когда опустели улицы, меня отпустило.

…Год спустя я сбежала во Львов, чтобы встретить свои двадцать семь. К тому моменту я работала по шестнадцать часов в сутки и уже практически утратила потребность в ком-то, разве что жутко скучала по поцелуям – но кто не?

Во Львове я надеялась дать себе передых, увидеть всё, что оставалось все эти долгие месяцы за кадром. Есть, молчать, слушать джаз, не любить, но и не молиться о любви – в чужие города со своими ответами не ездят.

Раннее утро, без семи шесть, конец сентября. Темно, сыро и зябко, сумка оттягивала плечо, в наушниках звучал Фрэнк Синатра. Он совершенно не шел этому городу. А я шла. Шла по узким улицам и видела странные вещи: одежду бездомного, возле которой спала мертвая крыса; падающую звезду.

В этом городе я провела три дня. Гладила стены домов ладонью, оставляла себя в витринах кафе, забывала в поздних трамваях, как сдачу. Щедро спускала деньги на грусть – и они, как и грусть, не заканчивались.

Жила в центре, в квартире на чердаке. Чтобы в нее попасть, нужно было пройти три лестничных пролета с деревянными ступенями и открыть четыре двери. В ней все немножко поскрипывало. И все было настоящим.

Кроме меня:

я ни от чего не убежала.

Я все приволокла с собой.

Впрочем, в этом городе мне снились такие сны, что я просыпалась и плакала от нежности. Меня с головой накрывало чувством рассыпающейся серебром благодарности – хотя бы за то, что хотя бы во сне. А город знал, город видел будущее, но не спешил говорить, лишь готовил мне кофе покрепче да обнимал за плечи: еще не вечер, все будет, пусть и не этой осенью – но в одну из.

Во все свои путешествия я не ездила – я сбегала, боясь приезжать в те места, где уже была счастлива, боясь компаний. Мне всегда нужно было побыть с новым местом один на один, без разговоров, без снимков на память, без карт и путеводителей, без чужих впечатлений, чужих восторгов и вздохов разочарований. В моей вселенной город всегда говорит с чужаками на том языке, который может понять последний, ни больше, ни меньше, и если сейчас это табличка «закрыто» и дрянной горький чай – значит, еще не время, этот город пока не для тебя, будешь ехать мимо – не останавливайся.

И как же хорошо однажды понять, что больше не нужно никуда ехать, чтобы сбежать. Как хорошо, когда больше вообще сбегать не надо. Что ты доросла до чувства «дом там, где дом», а там, где дома нет – туда и не тянет.

Там, в чужих городах, хорошо писать письма о любви.

Здесь, дома – хорошо любить.

Фото: мои, из Питера.